Скрежет клубной двери, как нашатырь, врубил сознание, и сон канул в Лету, а, судя по сильно затекшей руке, он был крепким. Громовая команда «Подъем! На выход!» встряхнула наш «табор». Подгоняемые офицером, пленники призыва быстро очутились на улице. Снаружи было солнечно и ветрено, но тепло. Мы разглядывали друг друга, - ночь внесла немалую лепту в изменение нашего облика, - словно видели впервые. Наконец построились, и лейтенант объявил, что идем на склад обмундирования и в баню, на довольствие поставят завтра. На вопрос «А в туалет можно?!» последовал ответ, вызвавший дружный гогот: «Можно Машку через бумажку. Оправка в части».
Подгоняемые разной нуждой, мы шагали наигранно бодро, и чем ближе к части, тем более бравый вид старались принять. А пока шли, я силился понять, что значит «Машку через бумажку»?

Через 15 минут миновали КПП части, и были отпущены на оправку. Скинув в кучу почти пустую поклажу, разбрелись, озираясь с любопытством осужденного, прибывшего на поселение. На территории части, которую не мешали видеть деревья, стояли три двухэтажные казармы, из темно-красного кирпича, такие я видел в кино, видно, им было немало лет. Напротив одной располагался плац, у другой - спортгородок, а рядом с третьей - одноэтажное серое приземистое здание, судя по всему, столовая. Около спортгородка был небольшой пустырь и, у забора, серый барак с входом посередине и парой узких оконцев - это и был сортир-туалет-уборная-клозет. Выбирай название по вкусу.

На полпути к уборной, на встречном курсе, со мной поравнялся среднего роста солдат и остановился. Рельефный торс его прикрывала линялая светло-голубая майка, заправленная в брюки, поддерживаемые узким и того же цвета ремешком из толстого брезента. Широко поставив ноги в сапогах гармошкой, он в упор разглядывал меня голубыми глазами с улыбкой хитрована на обветренном курносом лице. Голова его была непокрыта, если не считать небольшого русого чубчика. Остановился и я, смущенно улыбаясь ему в ответ.
- Откуда будешь, земеля? - спросил он неожиданно приветливо.
- Из Мытищ.
– О, москвич, а сколько служить: год, два? – продолжал он участливо прашивать.
- Два. А тебе?
- Через неделю дембель, - широко улыбнувшись, ответил он.
- Ну, и как здесь служить? - я, конечно, хотел спросить про дедовщину, но не решился. А он вдруг посмотрел на меня как-то странно и ответил уже сурово:
- Мрак! Два года мрака.
Мне стало не по себе. Однако странно, – подумал я, - никаких следов мрачной службы не заметно: ни истощения, ни синяков, ни затравленного взгляда, ни вселенской грусти.
– Значит, говоришь, два года? – задумчиво переспросил он.
- Ну, тогда, - он выдернул из брюк тонкий ремешок и протянул мне, - держи, дарю!
От неожиданного такого поворота, я машинально протянул руку и коснулся ремня, в этот момент он весело продолжил, уже открыто усмехаясь:
- Бери, бери, чем два года этого мрака, лучше иди – он махнул рукой, обозначая направление, - вон к тому дереву и - повесься!
Сердце мое ёкнуло, но тут же нахлынула злость, и я резко отпихнул «подарок».
- А ты чего не повесился?! - натянуто улыбаясь и злясь, что попался на разводку, буркнул я.
- Ну, как хошь, – рассмеялся дембель, довольный своей шуткой.
Он вдел ремень и пошел своей дорогой. Я тоже продолжил путь, но в ином состоянии духа. Однако шутка шуткой, а осадочек-то остался, и, возможно, сыграл свою нехорошую роль в последующем происшествии.

Памятуя, что в каждой шутке есть доля правды, с грустью думая о величине её, наконец, вошел куда «царь пешком ходит». Заведение напоминало вокзальную уборную г. Мухосранска, лишь размером много больше, но с тем же «амбре» - смеси аммиака с меркаптаном, и обустройством, которое ассоциируется со словами «параша» и «тюрьма». Посередине, на сыром цементном подиуме, располагался двойной ряд дырок, разделенный невысокой перегородкой по всей длине. – А куда денешься, чистюля?! Привыкнешь, чай не сахарный, - мелькнула мысль, Легко сказать «привыкнешь». Да разве возможно привыкнуть к такому, после домашнего светлого и чистого, теплого и удобного места отдохновения, со стопкой журналов: Химия и жизнь, Наука и жизнь, Юный техник, Техника молодежи, Моделист конструктор, Иностранная литература, Юность, Роман-газета, - да привычкой пользоваться теплой водой и мылом?!

По полу гулял весенний ветерок, шурша бумажным листопадом. Стараясь не дышать через нос, и, особо ни во что не вглядываясь, выбрал место. Сильный сквозняк радовал - все-таки вентиляция. Но дуло и снизу - из дырки! - прямо в те уста, что не целуют, вызывая ощущение холода и незащищенности сокровенных частей тела. Но, слава богу, мне не было нужды засиживаться. Пожмыхав заранее припасенный клочок газеты – народная туалетная бумага того времени, – до нужной степени нежности, я совершил известную процедуру, и разжал пальцы. Внезапно из очка засифонило, и предмет вместо того, чтобы кануть, прилип. Желая от него скорее избавиться, я тряхнул рукой раз, два, три и … он полетел вверх! Нетрудно было догадаться, чем это вознесение могло кончиться, и я, гусиным манером, рванул с очка. Увы, при этом роковым образом сместил центр тяжести. Благодаря вытянутым вперед рукам, приземление было мягким, но не эстетичным, а главное неприятным - ладони ощутили мерзость нечистого пола. Рядом кто-то ржал. Я восстал в растерянности и со спущенными штанами, не смея грязными руками что-либо поправить. А предмет моего конфуза, меж тем, лежал на краю очка - именно там, где только что я сидел. Но мир не без добрых людей, кто-то протянул целый газетный разворот. Досадуя и злясь, привел себя в порядок, насколько это возможно было сделать без воды.

По дороге к вещевому складу, где мы окончательно расстались с последней цивильной атрибутикой, мною овладело предчувствие, что сегодняшний конфуз - всего лишь начало того множества трагикомических событий, что со мною обязательно произойдут во время службы в армии. Увы, предчувствие меня не обмануло...